«В живот!» — мелькнуло в голове, и я невольно закрыл глаза.
«Отчего не больно?» — неслось в голове, и я открыл глаза.
Перед мною стояла спина сопровождающего меня солдата. Я продвинулся вправо.
Матрос лежал на земле, мокрый от изредка моросящего дождика, и что-то бормотал.
«Бегите вправо на угол! Я сейчас», — бросил мне солдат, продолжая держать винтовку за штык.
Я обежал фонарь и, подойдя к углу, остановился. Юнкера не было. Он еще раньше убежал.
«Как быстро все произошло», — соображал я, поджидая солдата, который и не замедлил подойти.
«Сволочь! — говорил он. — Этих матросов мы за людей не считаем. Им только резать да пить!.. Будет, собака, помнить!..» — закончил он, шагая рядом.
«А что ты ему сделал?» — по старой привычке обратился я к нему на «ты» с вопросом.
«Да ничего особенного, Ваше Благородие».
И помолчав, добавил:
«У них, сволочей, всегда кольца на руках, а у меня тут бабенка одна, так я для нее и снял у него. Пьян, собака! Теперь, поди, уже спит. Я его к тротуару оттащил, чтобы броневик не переехал. А вот и наши патрули. Я вас сдам им, чтобы они вас проводили. Да вы, ваше Благородие, не говорите, что из Дворца. Я им скажу, что вы из города сами пришли в Преображенский полк, да там места нет, вот вас сюда и послали», — говорил заботливо мне мой спутник.
«Ну, спасибо за совет. Только, родной, у меня денег нет. Я все отдал!» — «Что вы, ваше Благородие! Я из кадровых, с понятием. Мне, да и многим нашим ребятам так тяжело видеть, что делается в Матушке Россее, что мы и в толк не возьмем. А господ офицеров мы по-прежнему уважаем и очень сочувствуем. Да что делать, кругом словно с ума сошли! Ну, будьте счастливы!..» — и солдат подбежал к остановившемуся патрулю.
Через минуту я был в коридорах Павловских казарм, куда меня ввели двое патрульных.
«Откуда?» — спросил болтавшийся в коридоре солдат.
Я молчал — соврать солдату мне было стыдно.
«Со стороны», — в голос ответили патрульные.
«Ладно; в ту дверь, ежели со стороны; а вы поменьше таскайте всякий хлам», — говорил он, уже обращаясь к патрульным.
«Какой это хлам?» — устало соображал я, идя к указанной двери.
«Через комнату, в следующую!» — крикнул мне вслед солдатишко, когда я отворял дверь.
В комнате было тепло, грязно, полусветло и пусто. Из двери налево доносились какие-то звуки. Прислушался: стон то повышаясь, то понижаясь, продолжал залазить в эту грязь четырех белых стен. Пошел к двери напротив. Открыл ее остановился в изумлении.
Первое, что бросилось в глаза и поразило меня, был большой стол, накрытый белой скатертью. На нем стояли цветы. Бутылки от вина. Груды каких-то свертков, а на ближайшем крае к двери — раскрытая, длинная коробка с шоколадными конфетами, перемешанными с белыми и розовыми помадками.
«Что это? Куда я попал?» — задавая себе вопросы, не сводя глаз с конфет, тихо направился я к столу и вдруг спотыкнулся. И только тут я окончательно осмотрел и запечатлел обстановку большой, длинной комнаты, наполненной так людьми, что я теперь не понимал, как я не заметил этого сразу, а обратил лишь внимание на какие-то конфеты, пакеты и бутылки, действительно лежавшие на столе, а не примерещившиеся. То же, что заставило меня спотыкнуться, было спящее тело офицера. И такими, издающими храп с подсвистами, была наполнена вся комната. Они лежали на полу, на диванчиках, на походных кроватях и стульях. «Странная компания», — думал я, наблюдая это царство сна. Но вот какие-то голоса из следующей комнаты. Пробрался туда. Та же картина, только обстановка комнаты изящнее.
«Офицерское Собрание полка», — наконец догадался я.
Опять раздался разговор, — прислушался, присмотрелся. Говорит седоватый полковник, склонив голову на руки, сидя за столом. Отвечает лежащий на диване.
Я пробрался к говорившему и позвал его.
«Господин полковник!» — тихо звал я его. Услышал. Поднял голову и окинул меня осоловевшими, припухнувшими глазами.
«Господин полковник, — продолжал я, — я из Зимнего Дворца. Ужасно устал. Могу я остаться здесь и лечь отдыхать, или надо еще кому-либо явиться?» — «Глупо. Раз вы здесь, то делайте, что хотите, но не мешайте другим!» — ответил полковник, и голова опять легла на руки.
«Боже мой, что же это?.. Сколько здесь офицеров! На кроватях. Цветы. Конфеты. А там…» — и образы пережитого, смешиваясь и переплетаясь в кинематографическую ленту, запрыгали перед глазами, и я, забравшись под стол, уснул, положив голову на снятое с себя пальто.
Проснулся я в десятом часу. В комнате стоял шум от споров, смеха и просто разговоров. Солнце лупило вовсю. Было ярко и странно.
«Почему надо мной какой-то стол? Что за гостиная? Что за люди? Где я?» — быстро промелькнули недоуменные вопросы, но сейчас же исчезли от воспоминания о ночном, о вчерашнем.
«Где брат? Что с ним?» — впервые вырос вопрос тревоги о любимом брате, гордости нашей семьи.
«Господи, милый, славный, Господи! Что же это теперь будет с Россией, со всеми нами?» — и я принялся читать «Отче наш». Молитва успокоила, и я вылез из-под стола. Офицеры, которые преобладали в наполнявшей комнаты публике, кончали пить чай. Около некоторых столиков сидели дамы.
«Что за кунсткамера?» — зло заработала мысль.
«Что здесь делают дамы? Ну ладно, умоюсь, поем и выясню, в чем дело!» — «Послушайте, где здесь уборная?» — справился я у пробегавшего мимо солдата с пустым подносом.
«Там», — махнул он рукой на дверь, через которую я вчера вошел сюда.
Я пошел. Из пустой следующей комнаты, где я слышал стоны, я ткнулся во вторую дверь и попал в большую когда-то залу, а теперь ободранную комнату, с валяющимися и еще спящими телами, в которых я узнал юнкеров.