Октябрь - Страница 10

Потом встал Петровский, тонкий, медлительный и беспощадный: «Довольно слов, пора переходить к делу! Экономическое положение очень плохо, но нам придется приспособиться к нему. Нас пытаются взять голодом и холодом, нас хотят спровоцировать. Но пусть враги знают, что они могут зайти слишком далеко; если они осмелятся прикоснуться к нашим пролетарским организациям, мы сметем их с лица земли, как сор!»

Большевистская пресса разрасталась с внезапной быстротой. Кроме двух партийных газет «Рабочий Путь» и «Солдат», стала выходить «Деревенская Беднота» — новая ежедневная газета для крестьян с полумиллионным тиражом, а с 30 (17) октября появился «Рабочий и Солдат».

Я отправился за реку, в цирк Модерн, на один из огромных народных митингов, которые происходили по всему городу, с каждым вечером собирая все больше и больше публики. Обшарпанный, мрачный амфитеатр, освещенный пятью слабо мерцавшими лампочками, свисавшими на тонкой проволоке, был забит снизу доверху, до потолка: солдаты, матросы, рабочие, женщины — все слушали с таким напряжением, как если бы от этого зависела их жизнь. Говорил солдат от какой-то 548-й дивизии.

«Товарищи! — кричал он, и в его истощенном лице и жестах отчаяния чувствовалась самая настоящая мука, — люди, стоящие наверху, все время призывают нас к новым и новым жертвам, а между тем тех, у кого есть все, не трогают.

Мы воюем с Германией. Пригласим ли мы германских генералов работать в нашем штабе? Ну а ведь мы воюем и с капиталистами, и все же мы зовем их в наше правительство…

Солдат говорит: „Укажите мне, за что я сражаюсь. За Константинополь или за свободную Россию? За демократию или за капиталистические захваты? Если мне докажут, что я защищаю революцию, то я пойду и буду драться, и меня не придется подгонять расстрелами“.

Когда земля будет принадлежать крестьянам, заводы — рабочим, а власть — Советам, тогда мы будем знать, что у нас есть за что драться, и тогда мы будем драться!»

В казармах, на заводах, на углах улиц — всюду ораторствовали бесчисленные солдаты, требуя немедленного мира, заявляя, что, если правительство не сделает энергичных шагов, чтобы добиться мира, армия оставит окопы и разойдется по домам.

Представитель VIII армии говорил:

«Мы слабы, у нас осталось всего по нескольку человек на роту. Если нам не дадут продовольствия, сапог и подкреплений, то скоро на фронте останутся одни пустые окопы. Мир или снабжение… Пусть правительство либо кончает войну, либо снабжает армию…»

От 46-й Сибирской артиллерийской бригады: «Офицеры не хотят работать с нашими комитетами, они предают нас неприятелю, они расстреливают наших агитаторов, а контрреволюционное правительство поддерживает их. Мы думали, что революция даст нам мир. А вместо этого правительство запрещает нам даже говорить о таких вещах, а само не дает нам достаточно еды, чтобы жить, и достаточно боеприпасов, чтобы сражаться…»

Борис Лайминг

Как-то раз пошел в цирк, где происходил митинг политического характера. Коммунистические ораторы с пеной у рта проповедовали преобладающей в аудитории массе солдат ленинские идеи и лозунги: «Товарищи, не будьте дураками, идите домой забирать землю от помещиков, долой Керенского и его министров-капиталистов, которые стараются послать вас на войну, братайтесь с немцами, требуйте мира, долой правительство, вся власть советам рабочих и солдатских депутатов, покажите буржуям, кто теперь господа и кто теперь царствует!!» По улицам часто стали ходить процессии с такими же лозунгами и еще худшими, как например: «Грабь награбленное!», а прохожие молчали, не организовывались, а правительство Керенского, засев в Зимнем дворце, боялось даже выйти на улицу и ничего, видно, уже поделать против этих демонстрантов не могло.

Евгений Драшусов

Почти на каждом углу и на середине улицы толпились кучки людей, преимущественно солдат и рабочих, с притуплено напряженными серыми лицами. В центре каждой группы ораторствует, отчаянно жестикулируя, невзрачная, явно еврейского типа фигура, с воодушевлением выкрикивая весь несложный запас своих псевдо-истин. Тут же в толпе несколько растерянных истерических лиц, явно возмущенных и страдающих, но не решающихся выступить с возражением из-за непреоборимого страха перед этой, грызущей подсолнухи, тупой, непреодолимой силой.

Главная сущность пропаганды — это возбуждение ненависти и злобы, злобы и ненависти; краткий и торопливый выпад в области грядущего социалистического быта — и опять злоба, злоба и злоба. Жутко и омерзительно было слышать из уст этих ядовитых исчадий подполья проклятия и жестокие оскорбления того, что для тебя было и осталось святым. Но взглянешь на лица, неподвижные, напряженные, грозные, — и остывает горячий протест. Жуткий холод, бессилие и безнадежность овладевает душой. Тут только с поражающей ясностью раскрылась та бездна, которая была между нами и народом. Что им сказать, на что опереться? Слова, как бы сильны и красноречивы они ни были, повисли бы в воздухе, не вызвав желаемого отклика. Ведь те основания, те крайние истины, на которые речь должна была опереться, были бы для них заведомой ложью, злостным обманом, тем самым, что ими прежде всего и главным образом отвергнуто и предано проклятью. Молча и с тяжелой грустью отходишь прочь.

Лев Троцкий

Число большевиков в Петроградском Совете росло со дня на день. Мы уже достигали половины. Между тем в президиуме все еще не было ни одного большевика. Встал вопрос о переизбрании президиума Совета… Совет насчитывал далеко за тысячу членов. Голосование шло выходом в двери. В зале царило чрезвычайное волнение. Дело шло не о президиуме. Дело шло о революции. Я прогуливался в кулуарах с кучкой друзей. Мы полагали, что нам до половины не хватит сотни голосов, и готовы были видеть в этом успех. Оказалось, что мы получили на сотню с лишним голосов больше, чем коалиция эсеров и меньшевиков. Мы были победителями. Я занял место председателя.