«Хоть бы вы были сам дьявол, мне все равно! — с жаром ответил солдат. — Эта машина принадлежит первому пулеметному полку, и мы везем в ней боеприпасы. Не видать вам этой машины…»
Затруднение было разрешено появлением старого и разбитого такси под итальянским флагом. (Во время беспорядков владельцы частных автомобилей во избежание реквизиции регистрировали их в иностранных консульствах.) Из этого такси высадили толстого гражданина в роскошной шубе, и высшее командование поехало дальше.
При выезде за город, к нашему несчастью, сломался автомобиль. Какая неудача. Вылезши из поломанного автомобиля, мы стояли беспомощными и соображали, как двигаться дальше. Мимо нас проследовала саперная рота под командованием товарища Бакланова. Мы пытались найти телефон, дозвониться в Смольный, вызвать другой. Наши попытки оказались тщетными.
Вдруг, неожиданно для нас, с противоположной стороны мчится чей-то автомобиль. При подходе автомобиля к месту крушения нашего — останавливаем его. В автомобиле довольно упитанный, в роскошной шубе штатский господин. Спрашиваю:
— Вы разрешите в вашем автомобиле доехать до Царского по срочным делам? Я запишу ваш адрес и по миновании надобности автомобиль возвращу. Через несколько минут будет исправлен наш автомобиль, и вы доедете в нем.
Пассажир: «Позвольте, я итальянский консул, пользуюсь правом неприкосновенности».
— Что же, дело революционное, спешное: вам все же придется выйти из автомобиля.
Несколько поморщившись, с явной злобой, господин медленно вытрясается из автомобиля. Едем дальше. По дороге в Царское тянется нескончаемая вереница туда и обратно отдельных групп вооруженных рабочих — зарождающаяся новая Красная гвардия — и отдельные группы солдат. Среди всей вереницы вооруженных не видно щеголевато одетых, выхоленных офицеров. Кто среди них командир? Вряд ли кто сумел бы сразу ответить на этот вопрос. Они руководствовались сознанием своего долга — вооружаться и вести беспощадную вооруженную борьбу со своими вековыми врагами — с контрреволюцией.
Покрыв около десяти миль и добравшись до Нарвской заставы, Антонов спросил, где командующий красногвардейскими силами. Его проводили до самой окраины, где несколько сот рабочих отрыли окопы и ждали казаков.
«Как у вас дела, товарищи?» — спросил Антонов.
«Все в полном порядке, товарищ, — ответил командир. — Войска в превосходном настроении… Одно только — боеприпасов нет…»
«В Смольном лежит два миллиарда обойм, — сказал ему Антонов. — Сейчас я дам вам ордер… — Он стал рыться в карманах. — Нет ли тут у кого-нибудь клочка бумаги?»
У Дыбенко не было. У ординарцев тоже. Трусишка предложил свой блокнот.
«А черт! У меня нет карандаша! — вскрикнул Антонов. — Кто даст карандаш?..» Нечего и говорить, что единственным, у кого был карандаш, оказался Трусишка…
Вверх и вниз по Невскому, точно волны, двигались возбужденные толпы. Что-то нависло в воздухе. С Варшавского вокзала можно было слышать отдаленную канонаду. В юнкерских училищах царило лихорадочное оживление. Члены думы переходили из казармы в казарму, уговаривая, умоляя и заклиная солдат, рассказывая им ужасные истории о большевистских зверствах — об избиении юнкеров и насилиях над женщинами в Зимнем дворце, о расстреле девушки перед зданием думы, об убийстве князя Туманова… В Александровском зале думы шло чрезвычайное заседание Комитета спасения, вбегали и убегали торопливые комиссары… Здесь были все журналисты, выгнанные из Смольного. Они были в приподнятом настроении и не поверили нашему рассказу о положении в Царском. Помилуйте, всем известно, что Царское в руках Керенского, что казаки уже в Пулкове. Была избрана специальная комиссия для встречи Керенского на вокзале. Его ожидали к утру…
Один журналист под строжайшим секретом сообщил мне, что контрреволюционное выступление начнется в полночь. Он показал мне два воззвания; одно было подписано Гоцем и Полковниковым и приказывало всем юнкерским училищам, всем выздоравливающим солдатам, находящимся в госпиталях, и георгиевским кавалерам приготовиться к военным действиям и ждать приказов от Комитета спасения. Другое было подписано самим Комитетом спасения, и значилось в нем следующее:
«К населению Петрограда!
Товарищи рабочие, солдаты и граждане революционного Петрограда!
Большевики, призывая к миру на фронте, в то же время призывают к братоубийственной войне в тылу.
Не подчиняйтесь их провокационному призыву!
Не ройте окопов!
Долой оружие!
Долой предательские засады!
Солдаты, возвращайтесь в казармы!
Бойня, начатая в Петрограде, — подлинная гибель революции.
Во имя свободы, земли и мира сплачивайтесь вокруг Комитета спасения родины и революции!»
Когда мы выходили из думы, нам встретился отряд красногвардейцев. Вид у них был суровый и решительный. Они шли по темной и пустынной улице, ведя с собой дюжину пленников — членов местного отдела Совета казачьих войск, пойманных в помещении этого Совета в тот самый момент, когда они были заняты подготовкой контрреволюционного заговора.
Солдат, сопровождаемый мальчиком с ведерком клейстера, расклеивал огромные ослепительно белые объявления:
«Настоящим гор. Петроград и его окрестности объявляются на осадном положении. Всякие собрания и митинги на улицах и вообще под открытым небом запрещаются впредь до особого распоряжения…
Председатель Военно-революционного комитета Н. Подвойский».