Октябрь - Страница 117

117

Министр тоже не знал расположения ходов во Дворце, а поэтому вел на лобовой удар, а не в тыл.

Гулко неслись шаги взвода по длинным коридорам и лестницам, взбудораживая отдельные группы и фигуры юнкеров, большей частью бесцельно слонявшихся по Дворцу.

Но вот и коридор 1-го этажа. Опомнившиеся ораниенбаумцы держали некоторый порядок. Стояли кое-где парные часовые, а перед выходом под арку к воротам стояла застава. При нашем появлении они заметно оживились.

Взвод же, ведомый министром Пальчинским, также подтянулся и взял тверже ногу.

«На месте!» — скомандовал я перед выходом, выжидая, пока министр наведет справку о положении на баррикадах.

«Баррикады в наших руках, там же почти все в руках большевиков. Прямо!» — закончил министр.

Эхо ружейной и пулеметной трескотни смешивалось с пискливым жужжанием пулек, пронизывающих арку вдоль от ворот ко двору.

«По одному — прямо, бегом!» — скомандовал я, бросаясь через арку к противоположным дверям первого этажа второй части Дворца.

Перебежка протекла благополучно, без ранений. В знакомом уже мне вестибюле оказалась группа юнкеров, ведших какое-то совещание. Я и министр накинулись на них с вопросом, где большевики и что они сами делают.

«Большевики тут, за следующей залой скопляются, у лестницы», — ответили спрошенные.

«Прекрасно, присоединяйся к нам!» — крикнул министр, бросаясь дальше. Я бежал рядом. Но вот зал с лестницей наверх. По залу в отдельных кучках раскинуты солдатские и матросские фигуры, вооруженные с пят до зубов.

С криком: «Сдавайся!» — направляюсь к лестнице, чтобы отрезать выход на лестницу. Первая пара юнкеров мчится туда же за мной. С нами, рядом, министр.

Вбегающие юнкера, с винтовками наперевес, ошеломляют группу, и первое мгновение воцаряется растерянность, местами превратившая матросов и солдат в столпников.

«Нас мало, а их много. Они разбросаны, а мы вбегаем лишь с одной стороны», — мелькает в голове, и я, оборачиваясь, ору слова команды, как будто бы за мной идет бригада; ору, словно меня режут на куски. У лестницы, куда стоявшие у нее матросы и солдаты вдруг бросились удирать, замахиваясь гранатами, но только замахиваясь, а не кидая их, очевидно, из боязни переранить своих, министр Пальчинский, находившийся все время рядом со мной, склоняется ко мне своею длинной фигурой и кричит мне в правое ухо: «перестаньте орать, словно вас режут, — я не могу слышать!» — Но я бросаю фразу, что так надо, и продолжая крик, устремляюсь на лестницу. Перед поворотом ее в обратную сторону вверх, моя пара юнкеров и я задерживаемся, чтобы обезоружить и стащить вниз пару пойманных матросов. И в этот момент я замечаю, что эффект нашего появления дал прекрасные результаты: несколько десятков человек уже обезоружено, а несколько в стороне, вправо от лестницы, группа юнкеров с тремя офицерами, бывшая до нашего появления в плену у нашего противника, уже устремляется к винтовкам и гранатам.

«Освободившиеся юнкера и офицеры сюда! — кричит Пальчинский. — Дальше спешите!» — бросает он мне. Но дальше бежать мне не с кем. Но несколько секунд, и ко мне подбежало человек 7–9 юнкеров и прапорщиков, и мы снова несемся вперед, но уже по лестнице. Ближайший матрос, все поворачивающийся в своем бегстве, словно затравленный зверь, пытается стрелять, но неудачно, и он спотыкается. Честь схватить его первым принадлежит мне, несмотря на горячее желание этого достигнуть у прапорщика. Вырываю револьвер и сталкиваю вниз к юнкерам, для ареста, для отнятия гранат, и снова несусь дальше за обогнавшим меня прапорщиком и двумя юнкерами слева. Но вот лестница кончилась, и преследуемые нами матросы и солдаты несутся уже по огромному залу.

Теперь их больше. Вместе с ними, в безотчетном страхе, удирают те товарищи, что в спокойном настроении спешили вниз в 1-й этаж.

В зале мы снова освобождаем небольшую группу юнкеров, из которых некоторых посылаю отвести вниз новых захваченных пленных, и снова дальше. Министра уже с нами нет. Он остался внизу закреплять успех.

Но вот и этот зал кончился, и налево перед нами — мной, прапорщиком и четырьмя-пятью юнкерами — новый зал с коридором впереди. В этом зале повторяется то же, но с тою разницей, что захваченные было в плен юнкера и находившиеся в нем уже сами при нашем появлении срываются со всех сторон и, набросившись на столы, с лежащими на них кучами гранат, помогают задерживать и обезоруживать своих бывших сторожей, пустившихся было наутек.

«Разве ты солдат?» — набросился я на замахнувшегося гранатой «большевика».

Тот заморгал глазами от моего вопроса.

«Я тебя, скотина, спрашиваю. Опусти руки, когда с тобой разговаривает офицер!» Он покорно опустил занесенные руки с гранатами.

«Положи на пол! Ведь не умеешь их держать! Еще себя взорвешь!» Солдат затрясся, положил гранаты и вдруг заревел.

«Сволочь, на офицера руку поднял!.. Ну ладно… ты не виноват. Тебе голову замусорили другие. Знаю… Не бойся… Жив останешься!» — говорил я ему и в то же время уже осматривал это поле битвы, к огромному счастью, совершенно бескровное.

«Надо дальше в коридор. Хорошо, что эта шантрапа без боевых руководителей», — оставляя земляка реветь, подошел я к прапорщику, снимавшему с матроса гранаты.

«Этих надо убрать», — заметил он мне.

«Да, это вы правы».

Через несколько минут пять юнкеров повели 11 человек матросов и солдат вниз.

«Пришлите сюда первопопавшихся юнкеров!» — отдал я приказание уходящим. И, оставшись один, я увидел, что нас осталось всего четверо: я, прапорщик, юнкер нашей Школы Шапиро и юнкер ораниенбаумец.

117